В хорошей постели надо спать голым.
Сто долгих дней снег был сильней
И исчез без следа лишь за пять теплых дней…
Мама встретила меня необычным вопросом:
- Давай подстрижемся?
Я немного опешила, даже не успела что-либо подумать, только уточнила:
- Вот так? – ребром ладони черчу линию на шее.
- Нет, - возражает она. – Коротко.
Винсент привычно поднимает брови:
- Как, еще короче?
Я все еще пребываю в ступоре: меня сбила с толку сама ситуация. Обычно это я напираю со стрижкой, зная, что могу рассчитывать на крепкую мамину оборону, и она никогда мне не позволит этого сделать. Это у нас игра такая. Но тут получалось, что мои надежды на ее резкий отказ разом рухнули, а я не спешила с судьбоносным решением.
- То есть полуторасантиметровый панк?
- Ну да, - счастливо улыбается.
Спустя часа четыре, я все-таки нашла один довод:
- Меня, наверное, парни не простят… Даже те, у которых на меня нет никаких видов, будут праведно негодовать.
Мама, вздохнув, согласилась. И мы опять закрыли эту тему на неопределенный срок.
В квартире кромешная тишина, только шелест страниц – мы с мамой сидим на диване рядом-рядом и читаем каждый свое. Псина спит в коридоре. Иногда во сне она издает странные звуки, но такие – впервые. Она мычит что-то нечленораздельное, видимо, специально разбавляя эту самую тишину, потом все громче и громче, наконец, я не выдерживаю:
- Вандервайс! А ну тихо! – и вдогонку пародирую пару раз упомянутого Марджеру, мама смеется в раскрытые страницы.
Среди нашей с ней ничего не значащей болтовни, хвастаюсь:
- А я вчера рисовала Заэльку.
Его я уже упоминала в разговорах с ней, но:
- Кого-кого?
- Ну, сумасшедшего изобретателя, который жрал своих подчиненных.
- А-а-а, этого…
- Ты мне объяснишь, наконец, почему меня не видят окружающие?
- А чего тут объяснять-то? Ты у меня без гигая, а вокруг практически нет людей с высокой духовной силой, способных тебя видеть.
И исчез без следа лишь за пять теплых дней…
Мама встретила меня необычным вопросом:
- Давай подстрижемся?
Я немного опешила, даже не успела что-либо подумать, только уточнила:
- Вот так? – ребром ладони черчу линию на шее.
- Нет, - возражает она. – Коротко.
Винсент привычно поднимает брови:
- Как, еще короче?
Я все еще пребываю в ступоре: меня сбила с толку сама ситуация. Обычно это я напираю со стрижкой, зная, что могу рассчитывать на крепкую мамину оборону, и она никогда мне не позволит этого сделать. Это у нас игра такая. Но тут получалось, что мои надежды на ее резкий отказ разом рухнули, а я не спешила с судьбоносным решением.
- То есть полуторасантиметровый панк?
- Ну да, - счастливо улыбается.
Спустя часа четыре, я все-таки нашла один довод:
- Меня, наверное, парни не простят… Даже те, у которых на меня нет никаких видов, будут праведно негодовать.
Мама, вздохнув, согласилась. И мы опять закрыли эту тему на неопределенный срок.
В квартире кромешная тишина, только шелест страниц – мы с мамой сидим на диване рядом-рядом и читаем каждый свое. Псина спит в коридоре. Иногда во сне она издает странные звуки, но такие – впервые. Она мычит что-то нечленораздельное, видимо, специально разбавляя эту самую тишину, потом все громче и громче, наконец, я не выдерживаю:
- Вандервайс! А ну тихо! – и вдогонку пародирую пару раз упомянутого Марджеру, мама смеется в раскрытые страницы.
Среди нашей с ней ничего не значащей болтовни, хвастаюсь:
- А я вчера рисовала Заэльку.
Его я уже упоминала в разговорах с ней, но:
- Кого-кого?
- Ну, сумасшедшего изобретателя, который жрал своих подчиненных.
- А-а-а, этого…
- Ты мне объяснишь, наконец, почему меня не видят окружающие?
- А чего тут объяснять-то? Ты у меня без гигая, а вокруг практически нет людей с высокой духовной силой, способных тебя видеть.
Иногда хочется. Очень. До коленкосведения. Но тому, кто это не испытывал никогда не понять что такое мягкие струи закрывающие спину, попу и часть ноги. Это неописуемо.
Поэтому с горечью осознаю, что с панком мне не походить.
Меня за это мои ПЧ и любят.
Надеюсь...))